Сергей Доренко не боялся, казалось, ничего, кроме мокрого асфальта со сплошной разделительной полосой

Он не играл в крутого, он много лет был чертовски крут. Самый крутой тележурналист России в 90-е, рожденный в Керчи сын военного летчика любил управляемые машины, басовитые мотоциклы и самобытных ездоков. Когда его позвали во главу колонны на открытие прошлогоднего мотосезона на Воробьевых горах, он подтрунивал над самим собой в утреннем эфире. Он веселился: увидите толстого дядьку на светофоре на мотоцикле – так это я!

Отыскав в январе 1995-го в подвале консервного завода города Грозного командира 8-го армейского корпуса генерала Рохлина, который еще не взял площадь Минутка, я пробирался по следу протектора Доренко. Он продрался по грязи раньше других людей с камерами и блокнотами. И уже успел показать стране генерала, который дорожит солдатом. Потому, что чаще давил на газ там, где другие привычно били по тормозам.

Он не путал газ и тормоз, но случалось, путался в эфире и с улыбкой признавал свои ошибки – в прямой трансляции. Но я, в редкие рабочие звонки главреду «Говорит Москва, так и не поправил его раздражающий «Красногвардейский район Волгограда» — на реальный Красноармейский. Не от «пиетета перед мэтром», а из-за общих воспоминаний о прокаленной беспощадным солнцем Бакалды.

Он давно предпочел два колеса четырем. Двухколесные стали бОльшими его друзьями, чем полноприводные. Возможно, оттого, что ему почти всегда хватало характера и опыта проехать между рядами, не сбив зеркала лимузинов, но заставив вспотеть затонированных седоков и их гладко выбритых нукеров. «А вы представьте, что вместо десятка мотоциклистов, которые промелькнут мимо, перед вами встанет десятка породистых «немцев» и запрет Кутузовский к чертовой бабушке!» – ликовал Доренко у микрофона. И рокот вернувшихся после зимовки «гусей» и «ямах» был ему ответом.

Он знал себе цену, но не относился так пафосно к своей «роли в мировой истории», как нынешние звезды эфира. И, в отличие от них, едва ли не последний позволял себе смеяться над первыми номерами, потому что то и дело посмеивался над собой. И в этом смысле был настоящим беспечным ездоком. Чьи получасовые лирические отступления о мотоциклетных новинках раздражали в утреннем автоэфире, но заставляли чаще посматривать в боковые зеркала. Фокусироваться.

Оттрубивший срочную в Анголе, прошедший по лезвию октябрь 1993-го и две чеченские он, издеваясь, иногда зло, над нашими страхами и заблуждениями, всегда наглядно объяснял свои мотострахи – бойся нежданного снега и внезапно мокрого асфальта. И проговаривал в микрофон на сотни тысяч пар ушей свое ужас от залитой шквалами дождя Новой Риги, предостерегая братьев по разуму и небратьев по автопотоку.

Он, перебирая передачи, собирался жить вечно, потому что еще не выросли дочери, но погиб в центре города, серое небо которого проклинал, но откуда не собирался уезжать навсегда ни в любимую, всегда солнечную Барселону, ни в почти родной, уважающий права больших и малых Нью-Йорк. Где человек на мотоцикле не вечный враг равнодушной четырехколесной лавине. А просто свободный человек.

Сергей Доренко любил небо, как и отец-военный летчик, и не любил политый ливнем асфальт. В День победы Москву и героя асфальта накрыл ливень.